Теория языка в античности
Теория языка в античности
Слово античность можно понимать по-разному. В западной историографии под античностью понимают мир греко-латинской цивилизации. В востоковедении это слово употребляется в широком смысле. Под античностью здесь понимается культура, формирующаяся при становлении цивилизации. Под античностью понимается время становления письменностей, создания письменных памятников, время формирования отдельных видов искусств, время образования государств и социально-классовой дифференциации общества, время создания античной философии и религии.
Концом античности в духовной культуре можно считать перенос античных цивилизаций на другую почву (распространение христианства на Северную и Восточную Европу, распространение буддизма в Китае и т.д.).
Суть античных теорий языка состоит в том, что они дают правила пользования языком, который является результатом ранее проведенного именования вещей. Правила пользования языком составляют область грамматического искусства.
В античной теории языка представлены две области:
Они различаются как предметом описания, так и методом обращения с материалом.
В античности языкознание не было отделено от философии. Философы высказывали интересные мысли о природе и функционировании языка, его происхождении. Область теории именования принадлежит античной философии, интересующейся природой языка. Здесь осуществляется классификация по реалиям, обозначаемым словами. В обсуждении проблемы о происхождении имен шел спор между сторонниками «природной» и условной связи между именем и вещью. В ходе этих споров формировались первые лингвистические наблюдения.
Общий смысл теории именований – «орудность» имени: слово, именуя вещь, является орудием, с помощью которого в деятельности людей возникает именованная словом вещь. Конфуций кратко формулирует этот принцип так: Если имя дано не верно, то речь не повинуется, если речь не повинуется, то дело не может быть образовано. Если же имя дано верно, то и речь повинуется, если речь повинуется, то и дело образуется.
Смысл слов имя, речь, дело в античности был иным по сравнению с современным пониманием.
Имя понималось не просто как условное название предмета или человека, но как то, что содержит в себе правила обращения с именуемой вещью или объяснение поведения именуемого объекта. Если именуется человек, то он должен вести себя в соответствии со своим именем. Одновременно само имя отображает какие-то свойства внешности, психики, характера, навыков деятельности или профессии именуемого. То же справедливо и в отношении вещей. Имя вещи отображает ее существенные свойства, ее поведение и дает правила обращения с данной вещью. Приближенным примером такого имени могут служить в современных языках прозвища.
Речь в современных языках обозначает процес говорения. В античности процесс говорения ассоциировался с процессом абстрактного суждения, фактом поведения, обнаружением намерения совершить действие, прямым указанием на переход к действию.
Речь понималась как что-то, что всегда имеет несколько принудительный для слушающего и абстрактно-мыслительный для говорящего смысл.
Имя и речь всегда вызывают к жизни то или иное действие или отношение одних вещей к другим, одних людей к другим или вещей к людям. Словесная магия, свойственная мифологическому мышлению, облекает эти слова смыслом активного действующего начала («Вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог»). Слово стоит в основе становления мира как целого.
Дело есть действование с реальным или воображаемым предметом. Это действование имеет всегда тот или иной результат, некоторое становление чего-то или всего сущего. Это ставшее сущее может касаться всего: ремесел, сакральной деятельности, административной деятельности, деятельности познавательной, отношения людей к природе и людей между собой.
Слово есть ведущее начало, образующее разумное вообще, и в смысле мирового разума («всемирного ума», или логоса), и в смысле разумности отдельного человека. Словом постигается и объясняется мир. Разумность человека, рожденная от слова, позволяет ему приобрести разного рода познания. Эти познания лежат в основе деятельности людей, образуют из людей общество, т.е. коллектив людей, связанных между собой отношениями родства и социальной иерархии, с одной стороны, и производственных процессов – с другой.
Слово, будучи всеобъединяющим началом, требует к себе особенно внимательного отношения. Слово нужно правильно создавать и применять, так как в противном случае нарушится порядок в обществе.
Имя и речь должны исходить из принципа, именуемого по-китайски «ли». «Ли» означает любое правило: правила поведения, этикета, церемониала, а также всякое правильное и разумное начало в любой конкретной деятельности. Исполнение «ли» означает верное поведение, правильность поступков и справедливость решений. Само «ли» является воплощением справедливости и правильности, т.е. человеческого совершенства.
Смысл теории именований состоит в том, чтобы уметь устанавливать гармоническую целесообразность общества и мировой порядок одновременно.
Эти положения конфуцианской философии имен являются общими и для других античных философий. Везде устанавливалась миротворческая роль слова в гносеологии, этике, производстве, везде придерживались идеи логоса.
В индийской традиции под словом понимали тот звук, благодаря которому возникает знание о предметах действительности. Именно в силу этого брахман не должен произносить неправильных слов. Человек, который в своих делах употребляет слова в правильном значении, будучи сведущим в тонких оттенках смысла, всегда побеждает в последующем мире.
Проблема правильности имен становится одной из ведущих в средневековой философии, где она занимает пограничное положение между средневековой гносеологией и грамматикой и является фундаментом, на основании которого вырабатываются принципы грамматического описания.
Практическим центром теории именований было умение дать правильное имя. С этой точки зрения исключительно важен диалог Платона «Кратил», где рассматривается проблема правильности имен как предписание общего порядка и раскрываются методы создания правильных имен, осуществляется объективный анализ ситуаций именования.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
Теория языка в античности
Шымкентский институт им. А. Ясави, Казахстан
Античные теории аналогии и аномалии в языке
Если обратиться к колыбели всех наук – античной философии Демокрита – Платона – Аристотеля, мы окажемся в гуще дискуссий о языке. Древнегреческих философов интересовало происхождение языка (например, Демокрита), отношение языка к действительности, связь смысла и звучания. Язык в античной традиции – средство проникнуть в суть вещей (может быть, как утверждал Платон, весьма несовершенное), модель действительности (у Демокрита Вселенная складывается из атомов, как слова из букв), более или менее надежный способ сделать явными интеллектуальные операции (Аристотель, стоики). Практически все относящиеся к языку вопросы, обращенные к общефилософским взглядам той или иной школы, формально займут место в курсах общего языкознания, но в изучение этих вопросов лингвисты не внесут, пожалуй, никакого вклада. Наоборот, те проблемы, которые будут разрабатываться лингвистикой на протяжении последующих веков, если и рассматриваются классиками античной философии, то в такой форме, что понять, о чем идет речь, можно, только разобравшись в теориях языка эллинистического периода.
Во времена Платона идея, что можно учить родному языку, была, конечно, совершенно недопустима – учить можно было только чтению и письму. Обучение рассматривалось как ремесло, и хотя свой вклад в систематизацию сведений о родном языке внесли едва ли не все крупные античные философы, сама систематизация не заслуживала теоретических рассуждений. Но в эпоху эллинизма нужно было не только толковать ставшие непонятными места у Гомера, проблемой стало само сохранение языка эллинов в разноплеменной империи Александра Македонского. В отличие от древнеиндийской грамматической традиции, объявившей санскрит сакральным языком «божественного происхождения», греко-латинская традиция искала источники «правильности» речи в самом языке и в логике познания мира через язык.
Вот в этот промежуток времени, с середины II в. до н.э. и до начала новой эры, возникает знаменитый спор между Пергамом и Александрией о том, существует ли в языке какая-либо закономерность – analogia (соответствие, соразмерность, сходство) или же все зависит от «капризов употребления», часто не совпадающих с общими правилами, – an ф malia (несогласие). Эта дискуссия, в которой особенно отчетливо проявились расхождения между «стоическим» и «александрийским» центрами эллинистической Греции, известна почти исключительно по сравнительно поздним сочинениям пергамского философа Секста Эмпирика, защищавшего позиции аномалистов, и римского грамматика I в. до н.э. Марка Теренция Варрона, выступавшего от лица аналогистов.
Чтобы разобраться в существе вечного, философского в своей основе, спора «об аномалии и аналогии», нужно учесть, что лингвист всегда строит свое исследование на примерах, причем в качестве примеров предпочитается то, что употребляется чаще, от большего числа лиц или от лиц, речь которых принято считать в данном обществе образцовой. То, что проще (в частности, короче), предпочтительнее того, что сложнее, то, что укоренилось в языке, лучше инновации, исконное – предпочтительнее заимствованного. Совокупность отобранных примеров – это наблюдаемая часть языка, все остальные речепроявления лежат как бы «за горизонтом». Существо спора аналогистов и аномалистов как раз в том, можно ли доверять индукции, базой которой выступает совокупность примеров. С точки зрения обеих сторон, язык – это сфера, где «хаос» переплетается с «космосом». Если «космос» превалирует над «хаосом», то индукции можно довериться и на основе конечного набора примеров устанавливать законы, которые должны действовать и «за горизонтом».
На позиции «доверия» стояли аналогисты. Они считали, что в речи доминирует космическое начало, а следовательно, нормы языка умопостигаемы и он может быть описан в терминах общих законов (номотетически). Конечно, они видели в языке и хаотическое начало, поэтому не считали, что всякая экстраполяция найденной на примерах закономерности «за горизонт» обоснована, но всегда нужно пытаться в том, что на первый взгляд представляется «хаосом», искать «космос». Поэлементное перечисление речевых объектов, т.е. идеографическое изучение фактов языка, было, с точки зрения аналогистов, капитуляцией, хотя иногда и неизбежной. «Итак, – пишет Марк Теренций Варрон в своем трактате « De lingua Latina », – вообще есть два начала слов: установление и склонение, одно – как источник, другое – как ручей. Установлений желательно было бы иметь как можно меньше, чтобы можно было скорее их заучить, склонений – как можно больше, чтобы каждому было легче высказать то, что потребно в обиходе» (О латинском языке, IX). Различая склонение ( declinatio ) естественное (словоизменение), опирающееся на «общее согласие» и на «закон аналогии», и произвольное (словообразование), где преобладает воля отдельных людей и царит «аномалия», Варрон замечает: «Склонение вошло в речь не только латинскую, но и у всех людей в силу пользы и необходимости: ведь если бы этого не произошло, то мы бы не могли заучить такое количество слов, ибо бесчисленны естества, на которые они отклоняются, да и из тех, которые мы заучили бы, не было бы видно, какая связь соединяет их между собой. Теперь же мы видим, что сходно, что производно» (там же, IX).
С точки зрения аномалистов, главным представителем которых был один из корифеев пергамской школы философ-стоик Кратет Малосский (середина II в. до н.э.), все обстоит как раз наоборот: речь – это «хаос», хотя в нем существуют островки «космоса». Если у одного из основоположников стоицизма Хрисиппа Солского (ок. 281-208 до н.э.) в качестве аномальных рассматривались случаи несоответствия между предметным значением слова и его грамматическим значением, на которое указывает форма слова, то Кратет Малосский придал традиционному стоическому понятию аномалии новое значение, перенеся его в сферу отношений между формами слов. Отсутствие регулярности, неупорядоченность, различные исключения из правил, по мнению Кратета, очень характерны для языка и нисколько ему не вредят, не препятствует взаимопониманию; более того, человек, заменяющий в своей речи общепринятые формы на формы, построенные в соответствии с аналогией, рискует оказаться непонятым, и уж во всяком случае ставит себя в смешное положение. Поскольку познание языка достигается не в результате усвоения правил, а путем наблюдения над обычным употреблением, единственным надежным методом постижения языка может быть наблюдение за обиходом. Правда, как замечают сами аномалисты, обиход может быть противоречивым, но тогда нужно ориентироваться на большинство или на безусловный авторитет (скажем, на Гомера).
Из всех дошедших до нас сочинений, содержащих критику позиции аналогистов, наибольший интерес представляет работа Секста Эмпирика «Против грамматиков». Приводя примеры искусственно созданных аналогистами форм, он делает заключение: «Таким образом, коль скоро необходимо следовать обиходу массы, а не каких-либо двух человек, приходится утверждать, что полезным для правильного пользования эллинской речью является наблюдение над всеобщим обиходом, а не аналогия. Ибо мерой почти всего того, что полезно для жизни, служит возможность не попадать в неловкое положение по поводу предъявляемых ею запросов»; «…это не только неясно, но и оказывается достойным смеха искажением. Вот что получается по «аналогии». Следовательно, как я сказал, нужно пользоваться не этой последней, а обычаем» (Против грамматики, 196). «Для чистоты греческой речи аналогию надо отбрасывать, а пользоваться надо наблюдением за обычаем» (там же, 209).
Сходные вопросы о «хаосе» и «космосе» обсуждались в более ранней философии, в частности в известном диалоге Платона «Кратил, или о правильности имен», предвосхитившем спор аналогистов и аномалистов. В диалоге «Кратил», до сих пор ценимого лингвистами, собраны все известные в платоновское время гипотезы, образовавшие тот набор постулатов, вокруг которого в основном и вращалась вся последующая мысль философов и лингвистов. Однако сам Платон все эти гипотезы в той или иной форме отвергает: либо высмеивает (теорию подобия), либо просто не признает (звукоподражание, договор); ближе всего Платону теория установления, произвольности имен и невозможности с их помощью познать сущее, поскольку они не отражают его: «Ничто не мешает, чтобы то, что ныне называется круглым, было названо прямым, и прямое – круглым; и у тех, кто произвели эту перестановку и называют навыворот, имена отнюдь не будут менее прочными» [1, с.59].
Оба собеседника Сократа – сторонник Протагора Гермоген и ученик Гераклита Кратил – в сущности утверждают хаотическую природу языка, хотя с совершенно разных позиций. Протагор, сторонник имен «по установлению», прославившийся своим тезисом «Человек есть мера всех вещей», был уверен, что язык должен быть разумным, логичным, иначе его можно и нужно менять. Для Кратила, ратующего за «отприродность» имен, имя находится в органической связи с природой вещей, но сама природа понимается в духе Гераклита (выражена в сентенциях «Все течет, все изменяется», «В одну и ту же реку нельзя войти дважды»), как нечто текущее, лишенное четких контуров. С точки зрения Сократа, любимого учителя Платона и выразителя авторских идей во всех платоновских диалогах, мир – не «хаос», но «космос» состоящих из отграниченных друг от друга вещей, а называя вещи, мы «подражаем их сущности», переносим «космос» из природы в язык. Но космос языка – особый «космос», с примесью «хаоса». Затем Сократ соединяет обе точки зрения, объяснив, как установители создают правильные и неправильные имена: с одной стороны, вещный мир воспроизводится в языке лишь частично, имена могут быть и неправильными, субъективно искаженными; с другой – сам мир, даже если он правильно отражен в языке, включает в себя становление, переходные формы и т.д.
Сократ подводит вопросами Гермогена к тому, что всякая вещь имеет свою устойчивую сущность, независимую от нас. Когда мы что-либо делаем с вещами, то мы должны свои действия (резать, жечь, ткать) согласовывать с природой вещей, иначе не добьемся успеха. Но говорить – то же действие, и оно будет успешным, если человек говорит так, как свойственно природе вещи. Сократ резонно задает вопрос: «…если то, что мы теперь называем человеком, я стану именовать лошадью, а то, что теперь лошадью, – человеком, значит, для всех человеку будет имя «человек» и только для меня – «лошадь», и, наоборот, для меня «лошадь» будет «человек», а для всех – «лошадь»? [2, с.91].
Зашифрованная в «Кратиле» идея языка как «космоса», внутри которого заключен «хаос», будоражила лингвистов многие века. Несмотря на то, что спор аналогистов и аномалистов сравнительно быстро отошел в прошлое и воспринимался последующими поколениями как частный эпизод, на самом деле лингвисты, декларируя интерес ко всем аспектам речевой деятельности, до сих пор возвращаются к нему в поисках ответа на вопрос: что есть речевое поведение – «космос» или «хаос» или и «космос», и «хаос»? Язык для лингвиста – это факты речи, рассматриваемые с одной точки зрения: насколько они поддаются или сопротивляются упорядочиванию. Один из самых проницательных мыслителей XIX в., видный немецкий лингвист Вильгельм фон Гумбольдт пессимистически заметил: «Язык представляется бесчисленным множеством частностей: это бездна слов, правил, аналогий, исключений, как ни сортируй их, все кажется каким-то хаосом» [3, с.43]. Первая догадка, как в этом «хаосе» искать «космос», была уже в философии Платона, утверждавшего, что прошлое языка принципиально отличается от настоящего: «только старые имена соответствуют замыслу учредителя», учредитель же дал вещам имена, соответствующие их природе. В установленных законах создания правильной речи всякого рода «аномалии» есть результат искажения первоначального прозрачного архетипа.
Таким образом, в трудах античных грамматистов отмечаются истоки диалектического понимания «аналогии», противопоставленной понятию «аномалии». Оба эти понятия отражали крайние точки зрения на вопрос о том, насколько регулярен язык. Формы, объясняемые действием аналогии, трактовались как обнаруживающие «соразмерность значения и выражающей его формы», как регулярные; отклоняющиеся от них и не обнаруживающие указанных свойств – как аномальные. Аналогисты искали в языке правильные образцы классификации форм и ввели в научный обиход понятие парадигмы, образца; аномалисты указывали на существование в языке многочисленных форм, для объяснения которых рассуждения об аналогии были неприменимыми; видами аномалий они считали омонимию, синонимию и некоторые другие явления. Поскольку нерегулярность в языке может быть выявлена только на фоне регулярности, вопрос о том, что такое регулярное правило и исключения из него, продолжает оставаться актуальной проблемой и в современном языкознании.
1. Античные теории языка и стиля. М., 1936.
2. Платон. Собрание сочинений. Т.2. М., 1971.
Античная теория языка
Следующей по времени появления сталаантичная, или греко-римская, лингвистическая традиция, на основе которой сложилась современная мировая наука о языке. Её представителями были
Демокрит (род. около 470 г. до н.э.);
Гераклит Эфесский (род. около 544–540 гг. до н.э.);
Платон (427–347 гг. до н.э.);
Аристотель (384–322 гг. до н.э.);
Хрисипп (около 281–209 до н.э.);
Кратет Малосский (сер. II в. н.э.);
Аристарх Самофракийский (217–145 гг. до н.э.);
Дионисий Фракийский (170–90 до н.э.);
Аполлоний Дискол (II в. н.э.);
Квинт Реммия Палемон (ок. 10–75 до н.э.);
Греческие воззрения на язык складывались под влиянием более древней культуры Египта и Малой Азии. Как известно, греческий алфавит складывался на основе более древнего, финикийского. Но именно в Греции наука о языке приобретает филологическое (надо было толковать греческий эпос IX–VII вв. до н.э. – «Илиаду» и «Одиссею») звучание, а затем и философское содержание.
Так, философы спорили о «правильности» имен. Гераклит полагал, что имена-названия даются по природе вещей, Демокрит и философы-скептики считали, что имена даны по установлению, по положению.
Детальное обсуждение проблемы взаимосвязи между вещью, языком и мыслью содержится в диалоге Платона «Кратил», в котором два собеседника, Гермоген и Кратил, придерживаются разных взглядов, а «третейский судья» Сократ – сам Платон – не соглашается ни с тем, ни с другим, оставляя вопрос открытым. Впрочем, Платон устами Сократа пытается выявить «истинный смысл» ряда греческих слов – наименований богов, «героев» и др.
Философы древности размышляли о происхождении языка, касались его структуры. Так, в работе Аристотеля «Об именовании» изложено учение о частях речи; стоики разграничивали имена нарицательные и имена собственные, дали названия падежей, дошедшие до нашего времени в виде к‘алек с латинских обозначений, приступили к изучению синтаксиса. В основе греческой лингвистической традиции находилась логика.
В эпоху эллинизма центром культуры и научных знаний стала Александрия. Здесь создаётся грамматика древнегреческого языка как учения о языке в целом; идут споры об аномалиях и аналогиях. Так, Аристарх видел в языке доминирование «единообразия», Кратес – аномалии.
Систематизация фактов нормы и исключений из неё привела к формированию учения о частях речи, созданного Дионисием Фракийским, учеником Аристарха. В греческом языке выделено восемь частей речи: имя, глагол, причастие, член, местоимение, предлог, наречие и союз. Также выделялись пять падежей, три рода.
Аполлоний Дискол во II в. н.э. исследует синтаксические функции выделенных частей речи (А.Т. Хроленко, В.Д. Бондалетов, 2006, с. 14-15).
Сопоставляя индийскую и греческую лингвистические традиции, можно сделать вывод, что индийцы занимались синтезом текстов (созданием целого из элементов), а греки – их анализом (членением целого на элементы). Древние греки сначала выделяли и классифицировали звуки и слова, затем описывали, как слова изменяются (для этого строили таблицы склонения и спряжения, выявляли грамматические категории: падеж, наклонение, время и т.д.) и, наконец, описывали предложения. Такой подход хорошо знаком по школьным учебникам русского языка, сохраняется он и в большинстве научных грамматик. Аналитический подход господствовал в науке о языке до 60-х гг. ХХ в., широко распространен он и сейчас (В.М. Алпатов, 1998, с. 605).
Достижения александрийских грамматиков были восприняты римскими грамматистами Варроном, Донатом, Присцианом, которые добавили «латинские» категории, в частности междометие, падеж аблетив, а также сведения по фонетике, стилистике, стихосложению. Книга Доната «Грамматическое руководство в Европе» была настольной в течение ряда веков и оказала воздействие на принятую во многих странах грамматическую терминологию, в конечном счёте, восходящую к греческому источнику (А.Т. Хроленко., В.Д. Бондалетов 2006, с. 14-15).
Античная лингвистическая традиция сохранила науку о языке в русле философии и логики. В целом греческие и латинские грамматики по уровню уступали грамматике Панини: явления языка описаны в них менее подробно и чётко. Однако именно из античной грамматики выросла современная лингвистика. Большинство знакомых нам терминов – гласный и согласный звуки, имя, глагол, наречие, падеж, наклонение, залог, предложение, синоним, омоними т.д. – восходит к античным грамматикам.
В средние века европейская традиция окончательно разделилась на греческую, господствовавшую в Византии, и латинскую, охватывавшую страны Западной Европы, где латынь долго оставалась основным языком культуры. Учёные Запада несколько веков ограничивались тем, что комментировали грамматику Присциана. Но в XIII–XIV вв. наука о языке вновь начала активно развиваться. Языковеды продолжали изучать синтаксис и, самое главное, создали новый тип грамматики – объяснительную грамматику. Автор самой знаменитой грамматики – немецкий учёный Томас Эрфуртский (начало XIV в.).
Авторы таких сочинений, в основном исходя из латинского языка в том виде, в каком он зафиксирован у Присциана, старались не просто описать язык, а объяснить сущность всего, что в нём содержится. Вначале толкования были довольно наивными, но сама попытка создать объяснительную грамматику имела огромное значение для развития науки (В.М. Алпатов, 1998, с. 606).
Риторика– наука об ораторском искусстве и шире – о художественной прозе вообще. В античности состояла из 5-ти частей: нахождение материала, расположение, словесное выражение, запоминание и произнесение. Риторика разработана в античности (Цицерон, Квинтилиан), развивалась в средние века и в новое время (в России – М.В. Ломоносовым). В середине ХХ в. возрождается широкое (общелитературное, лингвистическое и даже философское) значение эффективной речевой коммуникации (Большой энциклопедический словарь / http:// slovri.yandex.ru).
Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет